СЕРЖАНТ БЕЛАШ
Юрий Белаш появился во Владивостоке в конце 1980-х... И не лично, а как автор «Окопной земли». Для каждого из приморских поэтов стихи из этого сборника стали откровением, открытием, которым хотелось поделиться с другими... Не счесть, наверное, сколько телефонных и иных разговоров начиналось тогда с вопроса: «Читал Белаша?»
Руководитель творческого семинара в Литературном институте им. Горького, известный критик, занимающийся прозой, он стал известен как поэт поздно, после 60-ти. И, наверное, многим, кто занимался поэзией долго и всерьёз, пришлось после двух его книжек взглянуть на своё творчество по-новому.
Александр Куликов,
поэт, журналист
Лишь в сороковую годовщину начала войны, в 1981-ом, в издательстве «Советский писатель» (престижней в СССР издательства не было) вышла первая тонкая книжка Юрия Белаша «Оглохшая пехота»...
Родился он 8 ноября 1920-го, после войны учился в Литинституте, в одном семинаре с Виктором Розовым, но в отличие от автора сценария культового, как нынче бают, фильма «Летят журавли» и лауреата Госпремии СССР отметился как драматург лишь однажды – пьесой «Фронтовики» (журнал «Театр» №8 1985). Не отличаясь постоянством в отношениях с прекрасным полом, то и дело изменял Мельпомене с Евтерпой, Эрато, Каллиопой. Военной теме не изменял никогда. И ей одной обязан тем, что сумел достичь вершин мастерства. Ну а потом достигнутым хочется ж поделиться. И Юрий Семёнович долгие годы работал литконсультантом в журнале «Молодая гвардия», вёл литобъединения и по примеру Аристотеля водил перипатетиков по Москве. В их число посчастливилось в конце 60-х попасть и мне...
Детство моего поколения охлестнуло лишь голодом и холодом войны. Нам достались её обсевки. Но и их хватило, чтобы сказаться на всей дальнейшей жизни.
Война «достаёт» (вот самое, пожалуй, точное применение новоязного словца) всех нас и по сей день. Вместо гимнастики, к которой у меня лежала душа, я занялся боксом и пять лет проливал на ринге кровь, так и не поднявшись выше второго разряда. Презрев склонность к гуманитарным наукам, поступил в технический вуз. Потом уж пошёл в Литинститут и встретил в Москве своего Учителя – поэта Юрия Семёновича Белаша.
А вот его «Солдатские университеты»:
На фронте – как нигде на свете –
изучишь целый курс наук в солдатском университете.
Во-первых, при любой погоде – ногами и ползком на брюхе
пройдёшь науку географию, свой путь под пулями проплюхав.
Ты познакомишься затем с другой наукой – геологией,
Траншеи и окопы роя, трамбуя брустверы пологие.
А лазая и в хмурь, и в вёдро в полях, оврагах, по кустарнику,
Усвоишь безо всяких лекций и зоологию с ботаникой.
И звёздной ночью, на посту, обняв винтовочку с патронами,
Узнаешь как бы между прочим и кое-что из астрономии.
А наблюдая, как фурчат осколков мин сухие листики,
Самой печёнкою постигнешь науку хитрую – баллистику.
И музыкальные способности усовершенствуешь что надо,
на слух, по звуку различая калибры рвущихся снарядов.
И о задержке при стрельбе из «станкача» – собравши сведения,
ты станешь, право слово, докой и в области машиноведения.
В землянке вечером обсудишь, с друзьями возлежа на нарах,
вопросы мира и войны – на философских семинарах.
А что касается сухого и скучного предмета логики,
поймёшь: на фронте без него – ты первый кандидат в покойники.
И если ранит – то пройдя по всем кругам госпиталей,
изучишь в муках анатомию – на шкуре меченой своей.
Ну, и усвоив на «пятёрку» окопное языкознание,
ты и закончишь полный курс солдатского образования.
И выдадут тебе торжественно официальную бумагу
с медалью вместе – «За отвагу».
Белаш и медаль такую имел, и много других наград, но больше всех дорожил рецензией Константина Симонова на первую рукопись своих стихов, вышедших отдельной книжкой уже после смерти Симонова. Начинается книжка стихотворением «Он»:
Он на спине лежал, раскинув руки,
в примятой ржи, у самого села, –
и струйка крови, чёрная, как уголь,
сквозь губы неподвижные текла.
И солнце, словно рана пулевая,
облило свежей кровью облака...
Как первую любовь,
не забываю
и первого
убитого
врага.
Он успел при жизни выпустить в свет всего две поэтические книги: "Оглохшая пехота" и "Окопная земля" ("Сов. Россия", 1985). Наиболее полный сборник его стихов появился через два года после его смерти, в 1990 году, в "Советском писателе" под непритязательным названием "Окопные стихи".
"Окопные стихи" удивительны. В них совершенно нет проходных строк. Все – в десятку, все в цель. А цель высока – донести чистую правду о своём времени, и каком времени! Великой, всемирной войны...
Симонов сказал о Белаше: "Уважаю его за его стихи". Смысл симоновской рецензии коротко можно выразить так: не маршальская, не генеральская литература, это слово из окопа, новое слово о войне...
Стих Учителя пульсирует сердцем, бьётся работающим автоматом, звенит дамасским клинком, играя цветами побежалости, дыша запахами горячего металла, взорванной земли, пролитой крови. Предельно отточена рифма, но вот в какой-то момент он отказывается от неё! И видишь, понимаешь – это убиение рифмы закономерно, необходимо: рядом со смертью, с убийством человека рифма обязана умереть:
Мы хотели его отнести в медсанвзвод.
Но сержант постоял, поскрипел сапогами:
- Всё равно он, ребята, дорогой помрёт.
Вы не мучьте его и не мучайтесь сами...
И ушёл на капэ – узнавать про обед.
Умиравший хрипел. И белки его глаз
были налиты мутной, густеющей кровью.
Он не видел уже ни сержанта, ни нас:
смерть склонилась сестрой у его изголовья.
Мы сидели – и молча курили махорку.
А потом мы расширили старый окоп,
разбросали по дну его хвороста связку
и зарыли бойца, глубоко-глубоко,
и на холм положили разбитую каску.
Возвратился сержант – с котелками и хлебом.
Он сумел воспитать в себе там, в окопах, решительность и беспощадность. В первую голову к себе самому. И когда подкрались к нему враги старости – болезни, он решил уйти. Решил и – выполнил, как приказ командира. Так уходили римляне. Его не стало без малого четверть века назад, 17 июля 1988-го. Поэт и воин, прошедший Великую Отечественную в рядовых, он и ушёл – как в самоволку. Отказался от пищи и умирал почти полтора месяца. Пока был в силах, диктовал сотруднице Гослитмузея Елене Волковой свои удивительные воспоминания. А выговориться ему было крайне необходимо: он сорок лет молчал после войны, пройдя её дорогами от первого дня до последнего. Чем же объясняется столь долгое молчание поэта, живого участника и свидетеля мировой бойни? Десятки тысяч книг о войне вышли в свет за эти годы. Авторы мемуаров – генералы, в основном, да маршалы. А он – солдат. Он войну видел из окопа. Им, командармам, казалось бы, видней? Но полнились ложью бадьи мемуаров, а правда плескалась на дне...
Он ушёл, и вот что осталось мне:
"Дорогой Борис, это письмо отошлют Вам после моей смерти. Не пугайтесь: ничего особенного не произошло, бессмертных нету. Я же, должен доложить Вам, помираю вполне комфортабельно – без лишних рож, вполне сознательно и спокойно. Дальше мне жить почему-то не очень хочется, да и судя по состоянию здоровья, это и невозможно. Кажется, я успел сделать все необходимые распоряжения на после смерть – некоторые хочу сообщить и Вам.
Прах мой будет развеян на Ленинских горах, напротив пристаньки "Ленинские горы" – сможете там посидеть на травке, выпить и вспомнить меня. Если будут какие иные слухи о месте моего последнего покоя – не верьте им... Я поступаю вопреки правилам о захоронениях, дабы и после смерти плюнуть кое-кому в харю. Кто конкретно выполнит мою последнюю волю – ни Вам, ни кому другому знать не дано...
Вот и всё. Привет... всем, кто меня знал и собирается помнить. А Вам – счастливо оставаться на этом белом свете, и – прощайте.
2 июля 1988 года, Москва, "Ломоносовка".
Ю. Белаш".
И стихи остались. "Окопные стихи".
Перекур
Рукопашная схватка внезапно утихла:
запалились и мы, запалились и немцы, -
и стоим, обалделые, друг против друга,
еле-еле держась на ногах.
И тогда кто-то хрипло сказал: "Перекур!"
Немцы поняли и закивали: "Тайм-аут..."-
и уселись – и мы, и они – на траве,
метрах, что ли, в пяти друг от друга,
положили винтовки у ног
и полезли в карманы за куревом...
Да, чего не придумает только война!
Расскажи – не поверят. А было ж...
И когда докурили – молчком, не спеша,
не спуская друг с друга настороженных глаз,
для кого-то последние в жизни –
мы – цигарки, они – сигареты свои, -
тот же голос, прокашлявшись, выдавил:
«Перекур окончен!»
* * *
Я солдат. И когда я могу не стрелять – не стреляю.
Я винтовочный ствол дулом вниз опускаю.
Ведь на фронте бывает, от крови шалеешь –
И себя не жалеешь, и врага не жалеешь.
И настолько уже воевать привыкаешь,
что порой и не нужно, а всё же – стреляешь...
Да, солдат убивает. Так ведётся от века.
Только поберегись – и в себе не убей человека.
* * *
Тут волей-неволей – срастёшься с природой.
Опять возвратишься к началу начал –
к тому, что ты раньше не замечал
в своей коммунальной прокисшей квартире.
Теперь ты в другом – разгороженном мире,
где всё первозданно, где всё оголённо,
где нет примусов, занавесок на окнах,
где даль беспредельна и небо огромно
и где, под дождём на походе промокнув,
ты спишь не в кровати – на голой траве…
Санинструктор
Она была толста и некрасива.
И дула шнапс не хуже мужиков.
Не хуже мужиков басила
и лаялась – не хуже мужиков.
Грудастая, но низенького роста,
в растоптанных кирзовых сапогах –
она была до анекдота просто
похожа на матрёшку в сапогах.
Она жила сначала с помпотехом.
Потом с начхимом Блюмкиным жила.
А когда тот на курсы в тыл уехал,
она с майором Савченко жила.
И, выпив, она пела под гитару
в землянке полутёмной и сырой,
как Жорка-вор свою зарезал шмару
и схоронил её в земле сырой...
Она погибла в Польше, в 45-ом,
когда, прикрывшим телом от огня,
на плащ-палатке волокла солдата
из-под артиллерийского огня.
И если,
недоверчивый к анкетам,
ты хочешь знать, какой она была,
не Савченко ты спрашивай об этом –
ты тех спроси,
кого она спасла!
Туда и обратно
Идти туда – страшнее, чем обратно.
Вот почему, когда на фронт бредёшь,
рождает внутреннюю дрожь
уже воронка возле медсанбата.
Совсем не то, когда идёшь назад,
пропахший кровью, порохом и дымом, –
покажется тогда глубоким тылом
с воронками своими медсанбат.
А между прочим, поимей в виду, -
и тут не спрячешься от пушек дальнобойных.
Но ты шагаешь мерно и спокойно
И не тревожишь душу понапрасну:
ты видел смерть вблизи, ты побывал в аду, –
ну и чистилище тебе уже не страшно.
В 1985-ом, к сорокалетию Победы, выходит вторая книга поэта «Окопная земля». Такие тиражи – 10, 15, 20 тысяч – нынешним поэтам лишь в мечтах привидеться могут. И даже в 1990-ом, через два года после смерти, таким же мощным тиражом вышел полный сборник Белаша «Окопные стихи» – без малого 400 страниц! Что всего страшнее на войне, не знаете?..
Спорили солдаты на привале:
что всего страшнее на войне?..
И сказал один вначале:
- Можете поверить точно мне,
я не первый год ношу портянки,
но всего страшнее на войне –
если атакуют танки.
- Танки что! – ему ответил кто-то, -
С виду вправду страшное зверьё.
А в окопах спрячется пехота,
ты попробуй – выкури её!
Вот бомбёжка – тут иное дело:
тут дрожит душа и тело.
- А чего дрожать? – промолвил третий. -
Самолёт – он только самолёт:
как бы лётчик сверху вниз ни метил,
всё равно во всех не попадёт.
Вот когда начнётся артобстрел –
на тебя тогда б я посмотрел!..
Слушал-слушал их солдат четвёртый,
табачком дымивший в стороне,
и такой вдруг сделал вывод твёрдый:
- Ну зачем вы спорите без толку?
Ведь всего страшнее на войне –
это когда, братцы, нет махорки...
* * *
Жены нету: погибла.
И детей нету: где – неизвестно.
И дома нету: сгорел.
Об этом мне написала соседка после освобождения.
Я читал – и не верил.
И до сих пор не верю.
Нет, я не боюсь поверить – просто не получается.
Неужели наступит такой день, когда я поверю?..
И вот тогда я не знаю, что станет со мною –
старшим сержантом,
командиром хозвзвода,
42 лет от роду,
сиротой.
На войне – как на войне, говорят французы. Но война – тоже жизнь. Хотя смерть, конечно, больше. Ну а там, где жизнь, там и любовь. Разная, в том числе и такая, под названием –
ЧП
У нас в полку произошло ЧП –
танкисты спёрли Таньку из санроты:
подъехали к санротовской избе,
в машину Таньку и – «Привет, пехота!»
Майор рассвирепел:
- Догнать! Отдать под суд! -
Но как ты их, едрёна вошь, догонишь,
когда у них теперь другой маршрут –
куда-то, говорили, под Воронеж.
И, плюнув, успокоился майор.
В конце концов, решил он очень здраво,
что Танька хоть и редкая шалава,
но увезли её не на курорт.
Однако он с начальником медслужбы
довольно долго резок был и груб:
- Тебе охрану выделить не нужно?
А то гляди – санроту всю сопрут.
* * *
Очистка от противника траншей –
гранатами, штыками, финками, –
и топчем, топчем трупы егерей
армейскими тяжёлыми ботинками.
Ответят за войну и за разбой!
Мы их живыми, гадов, не отпустим.
Мы их потом, когда окончим бой,
как брёвна, выбросим за бруствер.
* * *
Война мне не снится.
Отчего – не ведаю.
Другое снится, а война нет.
Война мне не снится.
И слава Богу! –
хватит, что я пишу о войне.
Война мне не снится.
Трижды пережить её,
видать, мне не под силу.
== == ==
Он, конечно же, много рассказывал о войне. Особо врезалось в память это. 1944-й уже, лето, передовая. Сержант Белаш (Я был один очкарик в батальоне.// И рост – 182.// Естественно, меня запомнить// особого не стоило труда) лежит на травке в обнимку с автоматом вдали ото всех, в березняке. К нему нежданно подходят комбат с замполитом, с ними «язык», пленный немец со связанными за спиной руками. Как видно, привели его сюда, чтобы «пустить в расход». И вдруг замполита будто чёрт дёрнул – он приказывает сержанту... повесить немца на берёзе. Белаш отказывается. Замполит повторяет приказ, и в ответ на сержантское «не буду» его рука медленно тянется к кобуре, расстёгивает её... По закону военного времени он имеет полное право расстрелять не выполнившего приказ... Интересные мысли в эти самые бездонные секунды мелькают в голове Белаша: если он сейчас вытащит из кобуры свой «вальтер», я положу из «калаша» их обоих... да, придётся и комбата тоже, иначе всё равно расстрел... Рука замполита замирает, потом застёгивает кобуру... Может быть, он «услышал» мысли сержанта?..
При жизни у Учителя вышло всего две книжки, ни в одной об этом нет ни слова. Просто не успел? Или запрет внутренний всё ещё силён был?..
Мой Учитель – с портрета, что в «Окопной земле», – смотрел сквозь очки сначала скептически, пристально, изучая, как и запечатлел фотограф, а потом – временами – улыбаясь мне...
Войну он встретил двадцатилетним. Война сделала его солдатом и поэтом, Солдатом и Поэтом...
Борис Мисюк, Владивосток
