ПАМЯТЬ ВОЙНЫ

 

Литературный институт им.А.М.Горького в годы Великой Отечественной войны.

Светлой памяти
защитников нашей Родины

Писатель и война, штык и перо – эти понятия не отделимы друг от друга, когда речь идёт о защите родной земли, о спасении Отчизны. В семидесятилетний юбилей Великой Победы хочется напомнить, что Литературный институт внёс свой непосредственный вклад в общее дело спасения нашей страны и мира от бесчеловечного фашизма; что он со всеми трудился в тылу, был представлен в действующей армии и партизанских отрядах студентами, преподавателями, выпускниками; что его питомцы, выступая летописцами священной для нашего народа войны, находили те единственные, ведущие на подвиг слова, необходимые для Победы.

В годы Великой Отечественной войны Литературный институт продолжал учебную деятельность по очной и заочной формам обучения, велась активная переписка со студентами, находящимися в действующей армии, осуществлялась издательская деятельность. Так, в 1943г. первомайским подарком фронтовикам стал поэтический сборник «Друзьям».

В стенах Литинститута был размещён истребительный батальон по уничтожению диверсантов, на территории находился пороховой погреб. После занятий студенты принимали участие в оборонных работах. Осуществлялась тесная связь с Филатовским госпиталем.

Как участники обороны Москвы были отмечены следующие сотрудники института: Гавриил Сергеевич Федосеев, директор (1941-43), Василий Семёнович Сидорин, директор (1947- 49), Сергей Константинович Шамбинаго, Слава Владимировна Щирина, Лев Николаевич Галицкий. Медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» были награждены Александр Александрович Реформатский, Иван Александрович Львов-Иванов, Александр Леонидович Слонимский, Леонид Иванович Тимофеев.
37 студентов погибли, защищая свою Родину.

Наиболее ярко события тех лет воссоздаются из воспоминаний, писем и дневниковых записей. Вот как фиксирует происходящие события в своём военном дневнике Александр Яшин (студент вечернего отделения с 1936 по 1941 г., аттестат об окончании вуза был получен в мае 1942г.) 1941год.22июня. Москва. День нападения Германии на Советский Союз. Занятия не получились.

Я позвонил в ССП. Там митинг с трёх часов. Хорошо выступали Уткин и Вишневский, В.Брендель (на немецком языке) .... Вишневский начал: русские уже дважды были в Берлине, немцы никогда не были в Москве и не будут.
Потом я с группой поэтов был у Храпченко - нужны песни.

Далее в Союзе композиторов прослушивали музыку песен, к которым нужно дать новые, свежие тексты.
В Москве спокойно, только очереди в магазинах сразу. Очереди в сберкассы.
Обидно смотреть.
Надо приготовиться ко всему. Я всё ещё нахожусь под обаянием «Войны и мира»
Толстого... Решил быть на войне, всё видеть, во всём участвовать. Сейчас будет делаться новая история мира, и тут бояться за свою жизнь стыдно ....

28 июня.
Утром хотел дописать стихотворение. Но срочно вызвали в институт. Ходили в РК ВКП (б): решением ЦК ВКП (б) проводится мобилизация коммунистов на фронт.

Берут пока только бывавших в армии, обученных. У нас взяли Артёмова, Ярополка Семёнова, Евдокимова, Хайкина. Я ещё не нужен. . ..
Этот дневник является ценным документальным свидетельством военной поры, из него мы узнаём все основные изменения, происходящие в Москве, на фронте, в стенах учебного заведения. Так, 2 июля в институте прошло собрание, на котором обсуждалось создание народного ополчения из людей, не годных для фронта и формирование истребительных батальонов по уничтожению диверсантов. Дневниковая запись от 12 июля фиксирует: В институте размещён истребительный батальон. Много наших ребят... Всюду полосатые мешочки с песком. Вход в институт для студентов через дверь Литфонда …

14 июля … В Москве всё более становится заметно, что страна ведёт войну.
На днях вводятся продовольственные карточки... В институте - истребители, и у обоих ворот часовые - штыки кинжальные.

Анатолий Медников, написавший об истребительном батальоне повесть «Дом Герцена», в своих воспоминаниях отмечает, что уже в предвоенные годы в институте установилась отличная нравственная, гражданственно-психологическая атмосфера, которая во многом формировала души юношей сороковых годов в самый канун Великой Отечественной войны. «И не случайно,- пишет он, - что в первые же дни военных испытаний добровольцами в роту истребительного батальона, которая и размещалась на третьем этаже теперешнего здания института, записались многие наши студенты.

Я помню состав своего отделения. Вначале я шагал в строю за командиром Сергеем Наровчатовым, пока его не назначили комсоргом батальона, и отделение принял я. На меня, правофлангового, равнялись бойцы: Всеволод Розанов и Георгий Ломидзе, Федор Траубе и Николай Котляревский, Борис Лебский и Павел Шадур.

Это в глубину шеренги, а рядом шагал командир отделения Михаил Луконин, помкомвзвода Платон Воронько, бойцы Сергей Сергеевич Смирнов, Анатолий Ференчук и другие .... » После истребительного батальона бойцы студенческого взвода воевали на разных фронтах, в разных должностях, командных и журналистских.

«Алексей Недогонов и Михаил Луконин воюют уже вторую войну и начали свой военный путь бойцами-добровольцами ещё в финскую кампанию,- пишет в «Письмах о стихах» Константин Симонов. - Оба они прошли путь от рядового бойца до офицера, политработника, армейского газетчика. Всё это время они оба писали стихи. Иногда собирали их по нескольку и присылали мне в письмах.
На стихах стояли разные даты и места: Россошь, Богучар, Воронеж, Сталинград.

Сначала названия городов и деревень под стихами двигались с запада на восток. Потом, с наступлением армии, движение их переменилось. Одно из последних писем я получил из Румынии. Это значило, что молодые писатели прожили войну вместе с армией, с ней переживали тяготы отступления, с ней научились великому умению «выстоять», с ней заодно узнали ни с чем не сравнимое счастье наступать.

... Война вошла в их жизнь, они не только пошли на неё добровольно, не только участвовали в ней, но и много думали над тем, что делает с душой человека война. И они правильно поняли, что для молодого человека, который хочет стать писателем, участие в
защите своей родины есть прямая душевная необходимость ...

Михаил Луконин хорошо сказал об этом в простых словах, заканчивающих одно из его стихотворений:
... лучше прийти
с пустым рукавом,
чем с пустой душой ...

«В военных отделах райкомов постоянно толпы народа, - отмечает А.Яшин в дневнике. Запись от 15 июля: Сегодня вызвали в военкомат, сегодня же и выезжаю в город Кронштадт. 23 августа. Я - солдат. О том, что «поэта беречь надо», и в голову, видно, никому не приходит ... Под Кингисеппом погиб почти весь наш комсостав .... Образ Дениса Давыдова передо мною. Вот кому надо подражать. Буду думать о нём, о
Лермонтове и надеяться на свою изворотливость и хладнокровие в бою. Ненавижу наших поэтических мальчиков, которые, сидя в тылу, пишут: «Я сам колол штыком ... »

На военных дорогах,- замечает Сергей Наровчатов, - мы нашли новых друзей, но они не оттеснили прежних, а встали рядом с ними». И порой вместе с ними прямо из фронтовых окопов приходили в учебные классы Литинститута, занятия в котором в военное время не прерывались. Отсюда уходили на фронт, сюда же возвращались после тяжёлых ранений. В те годы семинары в институте вели известные писатели: Константин Федин, Леонид Леонов, Константин Паустовский, Николай Асеев, Илья Сельвинский, Павел Антокольский, Леонид Тимофеев.

Учебный год в сорок первом во всех высших учебных заведениях страны начался 1 октября. «Мы собрались в самой большой - пятой аудитории Литинститута, - вспоминает Виктор Федотов, - Знали, что учёба ненадолго. Каждый из парней ждал часа, когда он уйдёт в армию. У девушек свои заботы. Нина Ходарковская после института спешила на курсы медсестёр. Женя Золотникова, как и Борис Куняев, часто вместо лекций пропадали где-то на оборонных работах. Литинститут жил событиями на фронте ...

«Пусть профессор Шамбинаго читает лекцию в пятой аудитории, пусть институт продолжает жить своей обычной трудовой жизнью, - оправдывала пропуски занятий Женя Злотникова,- всё равно как-то невозможно сидеть спокойно там, где сейчас надо строить, помогать всеми силами на подступах к городу.»

Редкий день проходил без волнующих встреч с бывшими студентами. Одни заходили перед отправкой на фронт, другие - прямо из госпиталя. Да и нас, первокурсников, становилось всё меньше и меньше.

Заглянул в ладно сшитом флотском обмундировании Александр Яшин.

Впечатление такое, будто он всю жизнь носил офицерскую морскую форму. У него на руках было назначение в базовую газету в Прибалтику. Читал стихи. Среди них - хорошо сейчас известное «Шинель» ....

От встречи к встрече узнавали мы тех, кто учился до нас и теперь защищал Родину.
Памятным был общеинститутский митинг 15 октября. На нём выступил наш старший товарищ студент Виктор Семёнов. Высокого роста. Русый. Прибыл он к нам после тяжелейших испытаний. Ехал на фронт, а попал в окружение. Затем плен. Бегство из плена. Рассказывал обо всём этом так, как будто, по словам одного из наших студентов, проехал на 41-м номере трамвая с Каляевской на Таганку.

После выхода из окружения, в октябре же побывал в институте Борис Ямпольский.
- Я видел женщин, прячущих оружие, - рассказывал он, - чтобы, когда настанет час, обратить его на головы врага.
Прямо из госпиталя приехал в институт Владимир Александрович Радзиванович.

Выпускник Литинститута, он был в первые месяцы войны нашим военруком. В октябре ушёл на фронт. Прошло совсем немного времени, а он уже майор, командир гвардейского кавалерийского полка. В его фронтовых впечатлениях сказывалась наблюдательность писателя. Говоря об одном ночном сражении, он заметил: «Фрицы скулят: «Русские воюют не по правилам. Ночью надо спать, а они ведут бой ... »

« ... Мне повезло,- вспоминает Абдурахман Абсалямов,- со мной была целая группа товарищей из Литинститута. К этому времени меня перевели в редакцию фронтовой газеты «В бой за Родину». В начале марта 1944 года, после завершения боевых действий на своём участке, к нам в Карелию прибыл штаб волховского фронта и вместе с ним редакция фронтовой газеты. В её коллективе были бывшие воспитанники Литературного института М.Эдель, Б.Рунин, Н.Мельников и В.Розанов. Видел А.Чаковского и В.Курочкина.

- Ну, кажется, полный филиал Литинститута! - сказал тогда в шутку кто-то из нас.
Шутка шуткой, а на войне мы проходили другой институт, ступенькой выше - институт жизни, и это окончательно определило творчество многих: тема войны, тема героизма советских людей стала для нас главной .... »

«Мы все здесь стараемся, как можем, честно выполнять долг свой перед родной землёй, настоящая любовь к которой приходит, как я убедился, только на войне,- делает запись в своём дневнике А. Яшин 10 ноября 1941 года. - Многого мы раньше не понимали и не умели ценить, часто мелочи заслоняли от нас главное, и это главное сейчас стало для всех до слёз родным, близким, за что радостно идти в бой и не жалко отдать жизни своей.

Великая любовь к родной земле ... и великая ненависть к врагу рождается на войне .... »
«Удивительное чувство эта любовь к Родине!, - восклицает в письме с фронта к С.Щириной от 17 сент. 1941 г. и преподававший в институте крупный советский литературовед Александр Аникст, - ... Пошёл уже третий месяц с тех пор, как я, записавшись ополченцем, вступил в армию ... Я простой рядовой боец. Уже почти забыл, что я доцент и кандидат наук. Но чувствую себя от этого не хуже, а лучше. Среди бойцов есть несколько моих бывших учеников (кстати, они и бывшие студенты Литинститута) – Карцев, Россель, Габинский. Всех нас связывает глубокое чувство любви к родине, за которую мы готовы проливать свою кровь…

И если я ещё вспоминаю о своей прежней специальности, то разве лишь для подходящих аналогий…. Сражаться, как Роланд, ненавидеть, как умел ненавидеть Данте, отложить в сторону перья и взять в руки оружие, как это сделал Байрон…

Передавайте от меня горячий красноармейский привет всему коллективу сотрудников, преподавателей и студентов Литинститута…»
«Не было большей радости, чем воинские треугольнички, приходившие по адресу: «Тверской бульвар,25» от наших старших друзей – Михаила Луконина, Сергея Наровчатова, Семёна Гудзенко, Михаила Кульчицкого. Этих писем мы ждали, словно от самых близких людей, хотя знали наших фронтовиков только по рассказам и, конечно, по их стихам, - вспоминает Валентина Жегис, ставшая студенткой вуза в 1941году. Вот как она об этом пишет: «Никогда не забуду, как меня, санитарку военного госпиталя, вдруг пригласили на собеседование в кабинет на Тверском бульваре, 25, в исторический Дом Герцена. Меня, робкую 16-летнюю девочку, принимал сам директор - Гавриил Сергеевич Федосеев. Он держал в руках мою тетрадку и, с любопытством глядя на меня, предложил стать студенткой Литературного института.

Я пыталась возразить, ссылаясь на то, что работаю в госпитале, ухаживаю за ранеными.
- Это не помешает: наш институт тесно связан с Филатовским госпиталем, будешь совмещать учёбу с работой.
Так 16 октября 1941 года я стала студенткой. Для Москвы это был тревожный, я бы сказала, трагический день .... »

«Пятнадцатое, шестнадцатое, семнадцатое, восемнадцатое октября, - вторит ей Анатолий Медников.- Пожалуй, тяжелее этих дней не было за всю войну ...»

В.Ж: ... В срочном порядке эвакуировались учреждения и заводы. Люди суетились, спеша покинуть осаждённый город, в воздухе пахло гарью, летали клочки обгоревших бумаг. Наиболее важные здания были, как сейчас выяснилось, заминированы, чтобы не достались врагу, который приближался к столице ...

А.М.: … Бои шли в ставосьмидесяти километрах. Москва - прифронтовой город ... Улицы пустынны и только кипение толпы на вокзальных перронах ...
Тяжело было на душе у всех тех, кто не имел достоверной информации о положении на фронтах, о подходящих к Москве резервах.

В.Ж.: 18 октября 1941 года. В Доме Герцена продолжается жизнь. Такая же кипучая и оживлённая, только более сосредоточенная и серьёзная. Шамбинаго по-прежнему читает о каких-то свадебных припевках, и только изредка, когда орудийные залпы становятся ужасными, он останавливается и, подняв вверх указательный палец, говорит: «Уважаемые, кажется, стреляют!»

Мы говорим профессору, что это, вероятно, наверху маршируют ополченцы, временно поселившиеся в нашем институте. Он успокаивается, и лекция продолжается.

А.М.: Студенты не бегают в бомбоубежище при каждом выстреле ... Продолжается лекция и в третьей аудитории, где Сергей Иванович Радциг ...

В.Ж.: 20 октября в Москве и прилегающих к ней районах было объявлено осадное положение. Но институт при этом работал. Студенты были в отрядах ПВО, во время воздушных тревог устремлялись на чердаки и крыши, гасили зажигательные бомбы всем, чем могли: песком, водой из бочек. Делать это как следует не умели: получали ожоги, но я накладывала повязки, и мы, пряча обожжённые руки в стареньких пальто и телогрейках, снова возвращались в аудитории.

«В ту давнюю зиму сорок первого институт жил., - подтверждает А.Медников.-. В старинном особняке не затухал благородный огонек поэзии и культуры в самые трагические дни московской битвы ....

Зима сорок второго. Великая битва под Москвой – переломный этап в ходе войны, когда огненный её вал покатил от стен нашей столицы на запад. Было впереди много ещё испытаний в том и последующих годах – и прорыв немцев на юг, на Дон, на Кавказ, Сталинградская битва и Курская дуга, определившие собою вехи легендарных сражений, сокрушительного разгрома гитлеровских полчищ. Но стрелка истории уже твёрдо повернулась на Победу именно здесь, в заснеженных полях под Москвой.

Счастливы те фронтовики, кому довелось это увидеть, кто пережил сам…
Мне довелось быть в числе таких воинов, участников событий зимы сорок первого-сорок второго года. Из истребительного батальона я перешёл на работу военного журналиста в газету той армии, которая наступала на крайнем южном крыле фронта, ведущего битву под Москвой…»

«Ни для кого сейчас не секрет, что ряды нашей литературы пополнят прежде всего люди, вернувшиеся с фронта, - отмечал К.Симонов». Ранней весной 1944 года, демобилизованная после ранения, появилась впервые в стенах Литературного института и Юлия Друнина, которая впоследствии вспоминала: «Встретила меня высокая пышноволосая женщина с добрым и энергичным лицом - Слава Владимировна, парторг.
Отнеслась она ко мне очень сердечно. Да и кого могла не расположить к себе и забинтованная ещё голова, и пообтрёпанная, пообгоревшая шинелька, вроде бы случайно распахнутая так, чтобы видна была медаль «За отвагу», и весь юный облик худущего, бледнющего солдатика?

Но ... Слава Владимировна была человеком предельно честным. А стихи мои ей не понравились. Они и впрямь были слабыми, хотя в них попадались отдельные удачные строки.

«Да, да, - мягко сказала Слава Владимировна. - У тебя есть искренность, теплота.
Но у кого из девушек, пишущих стихи, нет этих качеств? ... А писать надо так. - И окликнула ярко накрашенную, эффектную девицу: Прочитай-ка что-нибудь!» .....
Подавленная, или, точнее, раздавленная, ушла я из Дома Герцена. И через несколько дней отправилась в военкомат со слёзной просьбой опять отправить меня на фронт .....
Через тридцать лет после Победы в майском номере «Дружбы народов» были опубликованы письма некоторых поэтов-фронтовиков (Луконина, Наровчатова, Слуцкого) к Славе Владимировне Щириной. Среди этих писем я обнаружила своё ...

Написано оно было в октябре 1944 года, на подступах к Риге, и являлось прямым продолжением того нелегкого нашего разговора в Доме Герцена. В письмеце были такие строки: «Если останусь живой, то мы обязательно встретимся в стенах Вашего института.
Простите за самоуверенность ... »

И мы встретились, когда после второго ранения я снова пришла на Тверской бульвар, 25. Меня приняли в Литинститут, И голодные, холодные, послевоенные студенческие годы вспоминаются теперь, как счастье ... »

В начале сорок четвёртого «в тот самый Дом Герцена, из которого и ушёл в армию, в истребительный батальон» после ранения вернулся доучиваться и Анатолий Медников, в своей документальной повести он напишет:
«Одновременно я поступил работать в редакцию «Последних известий»
Всесоюзного Радиокомитета, в конце войны стал военным радиожурналистом. И уже в этом качестве снова поехал на фронт, владея исправно только одной рукой - левой, писать которой было затруднительно, однако я мог держать в ней микрофон. В октябре сорок четвёртого была командировка в Восточную Пруссию, часть территории которой в ту пору уже отвоевали наши войска, а весной сорок пятого мне выпала длительная и ответственная командировка в Центральную Германию ....

С чувством особого волнения и гордости я вспоминаю и по сей день, что мне довелось быть участником исторического заседания, на котором были подписаны акты о полной и безоговорочной капитуляции нацистской Германии. Состоялось это заседание, как известно, в ночь с 8 на 9 мая 1945 года в восточном пригороде Берлина - Карлхорсте.

Микрофон Всесоюзного радио, наш микрофон, который мы возили с собою в «радиотанке», стоял перед столом президиума заседания, за которым сидел Маршал Советского Союза Г.К..Жуков, от имени Советского правительства поставивший на этом великом документе свою подпись».

«Я счастлив, как молодой бог. Я уже писал вам, что от имени института приветствовал на днях скелет Берлина, - делится радостью победы гвардии старший лейтенант П.Хорьков.- Сегодня от имени нашего Дома праздную в Германии полную Победу. Я чувствую себя как Чрезвычайный и Полномочный Посол Дома Герцена на величайшем и неповторимом мировом торжестве. Слава нам, ей-богу! ...
Не знаю, как выглядит Праздник победы в Москве ...
Я рад, что видел этот день на фронте и тоже веселился и плакал. Я никогда не забуду минуту тяжёлого молчания, когда герои-танкисты почтили память павших друзей. У всех, от солдата до генерала, в эту минуту засверкали на солнце глаза. Сколько вспомнили и пережили в эту минуту! Сужу по себе.
. .. Громогласному торжеству я предпочитаю молчание. Когда звучит оркестр и чередуются речи - человек обращается к Родине мыслью, когда кругом молчание и тишина - он прикасается к ней душой.

Да, я видел в День Победы слёзы на глазах русского солдата. Но это не те слёзы, которыми плакали наши люди в сорок первом году. Мы начали войну слезами горя и проклятиями. Мы закончили её с гордой радостью и слезами торжества.
Дорогие друзья! Как мне хочется быть теперь вместе..
День Победы, 9мая 1945г.».

Вручая в 1949 году дипломы своим воспитанникам, директор Литинститута Василий Семенович Сидорин в своём напутственном слове сказал: «Ныне институт производит двенадцатый выпуск, выдавая дипломы об окончании вуза 22-м молодым литературным работникам. Среди оканчивающих институт свыше половины - участники Великой Отечественной войны, награждённые орденами и медалями .... »

Тогда никто не подозревал, что среди выпускников появятся и, прошедшие всю войну Герои Советского Союза, которые сумеют взять и свои литературные высоты, увековечив в уникальных книгах военный подвиг советского народа: В.В.Карпов - вып.1954г., С.Г.Курзенков - вып.1956г., П.Е.Брайко - вып. 1967г., но особой чуткостью русской души все понимали, что героически павшие за Родину собратья по перу и оружию навсегда останутся в благодарной народной памяти высоким накалом опалённых войной строк. «Нынешний читатель знает имена Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Николая Майорова, - отмечает Андрей Турков.- Но их было больше. Помню свежий номер литинститутской стенгазеты, где наклеена только что полученная телеграмма: «МОЙ МАЛЬЧИК ЕВГЕНИЙ ПОЛЯКОВ УБИТ МАМА» ... И тут же стихи, запомнившиеся на всю жизнь: «Если я останусь в живых ... , то я от капель дождевых спать не буду по ночам» ... »

Они остались жить в нас, рядом с нами, в воспоминаниях современников, в бессонных ночах ветеранов, в смятении новых поколений юных литераторов, обдумывающих своё житьё и судьбы России, они пронзают тревожной мыслью, рождают внезапный образ, становясь совестью нации, звуча грозовым эхом в гулких раскатах дождя, и обжигают немым укором ...

Их имена выбиты на мемориальной доске, которые бережно хранит, словно в материнском сердце, Дом Герцена.

Галина Яковлева