ГИЛАНЦ Геворг. Стихи и проза

ПОВТОРЯЮЩАЯСЯ СУДЬБА

I
Этой ночью некая тень самовольно сорвалась со стены и пошла — хозяин покинул никчёмный этот город, а она — замерзала.
Хозяина вспомнила. По его рассказам, некая прабабушка Ева, предавшись искушению некоего Змия, плод сорвала... — подумаешь, дело большое... — но из-за этого на безупречную репутацию человека пала тень...
А дальше — Каин, Содом, потоп... да всё и не вспомнишь... и каждый из них — тёмное клеймо и мрачная тень. И тени сгущались. И ночь появилась...
А ведь до яблока не было ночи, было лишь темно...

II
Рассказывал хозяин, что единственное место, где нет ни тени,— чудесная улыбка младенца. А ещё говорил, что больше всего они рождаются ночью, чтоб хоть немного рассеять бездонный мрак своей улыбкой без тени.
Она ещё помнит узкую улочку, ведущую в роддом. Здесь она, очерчивая восьмёрки, шагала вслед за пьяным хозяином.
Какое-то сердце тревожно забилось и... остановилось.
Умерла ещё одна тень, а её хозяин в траурной толпе ищет воспоминания, доверенные ей, но... на чужом берегу.
Снова ночь.
Какая-то тень сорвалась со стены самовольно и пошла — хозяин покинул никчёмный этот город.

МЕТАМОРФОЗА

Ты — удивительное существо.
Вчера ты бросила меня под ноги, превратила в тряпку, об меня вытерла липкую грязь своих туфель, а потом, в конце, очень крепко обняла, погладила, превратила в мягкий-мягкий воздушный шарик и начала надувать, надувать, надувать, пока его (то есть меня) не превратила в воздушный шар, и мы вместе полетели на луга счастья, где травы едят упитанных коров, где у мечтаний — каменная плоть...
Там мы выпили кофе, под тупыми взглядами дебильных динозавров, а в конце, вместо сладкого, съели их тупые взгляды, завернув в кисло-сладкий лаваш. Потом я превратился в сани и по сверкающему снегу увёз тебя домой.
Божественное создание, удивительное создание, когда, наконец, ты поймёшь, что я не буду самим собой, если не буду сумасшедшим, сумасбродным...
Тогда ты втайне заплачешь, разозлишься и мало-помалу пройдёшь мой путь: тряпка, воздушный шар, сани, и в конце-то концов мы поймём, что не было ни тряпки, ни воздушного шара, ни саней...
Были лишь взгляды — кисло-сладкие лаваши, которые мы съели в том кафе, под пристальными, тупыми взглядами динозавров.

Информация о материале

Родительская категория: СТИХИ И ПРОЗА

Категория: ГИЛАНЦ Геворг. Стихи и проза

Просмотров: 1219

В последний раз, когда мы выпивали с тобой, сидя на бордюре у Павелецкого вокзала, я получил у тебя разрешение написать об эпизоде, с которого началось наше знакомство. Ты плохо его помнил – и твоя осторожность опередила доверие ко мне, но когда я напомнил – заулыбался...

В первые дни своей студенческой жизни я был в крайней нужде, одним-едиственным продуктом у меня был присланный из дома «армянский» кофе. И я употреблял его с утра до вечера, чтобы заглушить чувство голода. Твоя дверь была напротив кухни. В очередной раз с почерневшей, помятой алюминиевой джезвой в руках я выходил из кухни, когда дверь твоя открылась и появился ты – с осторожным, каким-то опасливым видом. Я приехал с опозданием и еще не со всеми был знаком. И с тобой пока не был знаком, знал только, что ты из наших. Спросил: «Кофе выпьешь?» Ты не смог отказать: «налей», сказал, хотя по тебе было видно, что не очень-то и хочешь – или не доверяешь, кто знает... И добавил: «Я Женя. Женя Сиднев».

Через два дня, когда я нес в комнату очередное свое «блюдо» – полную джезву, ты снова вышел мне навстречу и в ответ на «Кофе будешь?» сказал: «Спасибо, у меня пока есть, еще с того дня остался». Мой удивленный взгляд, наверное, подсказал, что ты делаешь что-то не так – и ты виновато улыбнулся. Потом только, в моей комнате ты понял, что восточный кофе не похож на знакомый тебе растворимый, что оставшуюся гущу не заливают кипятком – и признался, что, действительно, из кофе, которым я угощал, вкусной была только первая чашка – и еще та, которую ты пил в этот момент.

Во время обсуждения ты был моим «оппонентом», и многие ждали, что ты, по своему обыкновению, не оставишь от моих стихов камня на камне; но когда прозвучало твое «правильный нигилизм», стало понятно, что вместо того, чтобы не оставлять камня на камне, ты кладешь камень на камень – и строишь стену похвалы... такого больше, кого бы не обсуждали, не повторилось, и мы – и я, и ты – разрушили воздушные стены очень многих...

Но все равно, ты так остался закрытым, отшельником и одиночкой. За спиной у тебя зримо проступали темные страницы твоего прошлого, у которых так и не хватило силы затуманить свет твоей души.

Ты и не скрывал, что был причастен к темным делам, был их участником, но...

Бог милостив – и простил, наверное, поскольку ты выбрал лучший вариант покаяния: писать, исповедываться в писании своем, ибо Писание не стерпело бы лжи. Неделями, заперевшись в комнате, ты писал – в прямом смысле этого слова, ценой жизни: ты перенес инфаркт из-за своего затворничества и недоедания. Но ты не отступал и писал.

То, что в прошлом ты был богат и успешен, не было тайной, но ты не за этим приехал в Москву. Все продав, раздарив, ты приехал в Литературный институт имени Горького, писать – и таким образом выяснить отношения со своим прошлым...

Хотя мы и были на поэтическом семинаре, но ты писал роман. Потом стало более-менее ясно, что ты собой представляешь, и понятно, что пишешь ты, чтоб получить прощение, а не только чтобы прославиться. Мы знали, кто истинный адресат твоего 600-страничного покаяния, и не обижались на то, что ты почти никому из нас не давал его прочесть, только отдельные отрывки, да и то редким людям.

Наверное, Бог простил тебя – и как знак этого, восстановилось состояние твоего здоровья; но ты сам не мог простить себя, постоянно делал туманные намеки о своих темных делах...

Во время окончания, когда мы расставались, я подарил тебе свою Библию, приблизительно прицитировав: «Если место, очищенное от грязи, не наполнить добром, то в этом месте зло устроит себе нору глубже прежней»... Ты помнил мои слова...

На презентацию моей книги ты пришел в роскошной широкополой шляпе и сказал: «Руд, из всего моего бывшего имущества я оставил себе только это, для своих самых торжественных случаев. Она куплена на честно заработанные. Вчера я вдруг понял, что должен надеть ее сегодня, на презентацию твоей книги».

После окончания мы еще больше сблизились, хотя и виделись два-три раза в год, когда я приезжал в Москву. Ты много раз повторял, что многого ждешь от меня в литературе. Я верил в искренность твоих слов, поскольку ты говорил отбросив писательские амбиции. Ты повторил это и в тот день, у Павелецкого вокзала, когда сказал: «Давай по-нашему, по-ЛИТовски...»... Рядом с двумя бомжами, нормально одетые, но сидя на бордюре, мы пили отборное французкое вино, ели отличный шоколад, и приблизившиеся менты не знали, подойти к нам или нет, с кем они имеют дело – с бомжами или психами. Мы их хорошенько разыграли – и, показав удостоверения, объяснили, кто мы, почему пьем в общественном месте (нарушая закон) это дорогое вино, в цену ящика водки, к тому же сидя на бордюре... А ты тогда, не знаю почему, снова вспомнил мои слова, сказанные тебе во время окончания...

Потом ты сказал, что хочешь помочь мне. Я сказал, что не нуждаюсь в этом, но ты меня оборвал: «Знаю, но тогда у тебя ничего не было, только кофе, но ты не задумываясь поделился со мной... Сейчас я работаю помаленьку, мою бутылки и клею этикетки. Но ты не отказывай, это самое малое, что я могу сделать – а тебе лишними не будут, ты вдали от дома»...

Женя, ты обещал приехать ко мне в гости. Знал, что первым приедет Саша, потом Марина, Вова... Саша приехал в этом году.

Потом позвонил...

Сказали, что ты не оставил записки – оставив нас в неизвестности. Хлопнул дверью и вышел. Но перед чьим лицом был этот хлопок – нашим, этого мира, Бога?.. Почему ты вмешался в дела Бога?..

Я на самом деле не знаю, кого прощает Бог, кого он скорее примет: того, кто грешит и вместо раскаяния ищет себе оправдания – или того, кто, сознавая непростительность совершенного, берет на себя величайший грех перед жизнью. Действительно не знаю – и не могу вмешиваться в дела Бога; знаю просто, что ты отчаялся и, наверное, потерял веру и в Него...

У нас в ушах теперь грохот захлопнувшейся двери, перед глазами – пустой и темный дверной проем, который висит и раскачивается на какой-то проклятой веревке...

Перевод с армянского Анны Полетаевой

Информация о материале

Родительская категория: СТИХИ И ПРОЗА

Категория: ГИЛАНЦ Геворг. Стихи и проза

Просмотров: 1247