Валерий ЯСОВ

 

 

Валерий ЯСОВ (Бальцев Валерий Николаевич) родился в Москве 14 февраля 1962 года. Окончил театрально-художественное училище в 1983 году. С 1998 - член Международной Федерации Союза художников России. Работает в акварельной и графической технике. Фэнтези - наиболее близкий для него стиль. Им проиллюстрированы поэтические и фантастические книги современных авторов. Чёрно-белая графика (тушь, кисть, перо). Постоянный участник московских и зарубежных выставок. Работы находятся в частных коллекциях России, США, Израиля и Германии. В начале 90-х появилась возможность вернуться к стихам. После консультаций с А.Д. Тимротом всерьёз обратился к литературе.

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

 

Тулово дня отлито из олова.

Выбелит время берёзовой известью

тёмной дороги раннее орово.

Снова просветы пестуют истину.

Блеск перелесковой бредит болотиной.

Саднит, царапает ветром обочины…

Я узнаю тебя родина Лотова –

горечь запекшейся, огненной отчины.

Зверем ли глянет в окна автобуса

Тверь, обнажая рёбра расстрелянных…

Вуз медицинский – чекистского глобуса

царство алеет для скифов и эллинов.*

Здесь ли родню мою ставили к стеночке?

Камни, ответьте, я требую возгласа!

Нынче здесь мальчики учатся, девочки.

Память безумствует стрелкою компаса.

Что без Любви захлебнулись проулочки?!

Красным копытом юродивых тронуло…

Мудрые трепетно клянчили булочки.

Кануло, минуло, не было – ожило!

Вот кобура раздувается коброю.

Чёрный подвал, глаз смеющихся радужка.

Вечность ударом под дых и по-доброму:

« Где твой Христос, может, выручит, батюшка?»

Нам целовать эти стёртые паперти.

Потчевать небо, заплаканной описью.

Смерть – это грубое внешнее граффити.

Мы же ответим фресковой росписью

внутренних стен человека в смирении.

Вены таят византийское зарево.

Век лишь поводит глазами оленьими

и предлагает перченое варево.

Верная твердь – голубиная, Божия.

В Тверь только с Верой… Пустыня в отечестве

вся зелена и боится бездождия.

Словно безбожия сердце в младенчестве.

 

* В Твери чека организовала расстрелы на территории теперешнего медицинского ВУЗа. В 1937 г. там был казнён мой родственник о. Григорий Раевский

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

 

 

Полей листаю солнечных тетрадь.
Там знаки препинания – деревья.
Их трепетны зелёные поверья,
в небесную впечатанные гладь.
Большое сердце у моей земли…
Здесь мастодонт проснувшейся природы
доверчиво глядит в седые воды
и ест с ладони огненные дни.
Фортификацию полуденных застав
пройду без пропуска,
меня в лицо узнали
вооружённые лучами дали,-
восторженные воины дубрав.
Эх, жить бы, длить в бескрайней тишине
раскованную живопись обочин…
Любовь, твой выстрел
праведен и точен!
Я на твоей останусь стороне.

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

 

Посвящается Розанову В.В.

Закадровый текст весеннего фильма
Уже не мешает сюжету суток.
Герой проглотил любимое имя.
Исчез на самой больной из попуток.
Он долго глядел на изогнутый лук
пространства, растянутого до вопля.
Следил, как лечит наложением рук
дождь от Ельца до Константинополя.
Нас сеяли смело в глухой земле,
бросая пригоршнями драконьи строчки.
Они взошли, имперской золе
рассказывая о пагубности отсрочки.
Неделю назад, а может сто,-
снега на солнце – на циклодоле,
сочиняли ручьи, лежали пластом….
Мы выросли, поведай о доле
захлебнувшийся ветром
вертлявый век!
Взять бы тебя, паскуда, за горло…
Я полюбил блуждание рек,
в поле – хриплые вирши ворона.
Смотри, ковыляет облачный фронт.
Синь теребит далёкая ива.
Знаю – любой горизонт,-
ломкая линия, черта надрыва!
Кто ты без облачных островов?
Ждёшь, в бездну очёчками выстрелив…
Может, признает за своего
нация огненных листьев.

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

 

Просторен час и лезвие реки

ржавеет тускло.

Осень, прореки

холодною лазурью-

за Святым

идут недели в Иерусалим.

Над поселковой ровной тишиной

пробьётся свет

и Он тому виной…

На улицах притихших деревень

Его простое слово как кремень.

Пройдёт обочиной,

обута в сапоги,

хозяйка, кот,

он жмётся у ноги.

И Клязьма, умирая за холмом,

твердит давно заученный псалом…

Нам хруст лучей,

ухабы облаков,

сквозь комья глины

сонных большаков.

Предвестья ненаписанных стихов,

звучащих вдоль болезни берегов.

Вдруг ты поймёшь,

с бедой наедине,

что чёрный кот не сотворён вчерне,-

вкраплён как драгоценная деталь

в октябрьскую

звенящую печаль.

Наличность листьев, мокнущих не зря,

сочтут с утра ветра – бухгалтера.

А я пройду

под тяжестью легко

за Тем, кто больше сердца моего.

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

 

Под пьяное кривляние
дождей
я забываю позднюю немилость.
Мне всё равно кто был вчера
умней,
а нынче счастлив,
в этакую сырость.
Текст осени надтреснут и шершав
как надпись на плите
столетней.
Лишь ржавый воздух
утренних держав,
под дождевые сотканные сплетни.
Откроет правду –
правых больше нет.
Есть город,
пара стоптанных штиблет.
Просроченный билет
на бегство.
И я прошу прощение у звёзд
за то, что день
так холоден и прост.
И не поможет
транспортное средство.