Борис Семенович Мисюк родился в Крыму в 1939 г. В годы войны жил в Казахстане. В 1962 г. закончил судомеханический факультет Одесского института инженеров морского флота, после чего работал мотористом и механиком на судах Северного морского пароходства, затем механиком плавкрана Ильичевского морского порта. Одновременно Б. Мисюк учился в Литературном институте им. Горького, но, не закончив его, уехал во Владивосток. Здесь работал редактором радиостанции «Тихий океан», затем матросом-лебедчиком, помощником капитана на плавбазах и плавзаводах. С 1978 г. работает флагманским специалистом Всесоюзного объединения «Дальрыба».

Первый рассказ Б. Мисюка «Кочегар» был опубликован в 1961 г. в одесской молодежной газете «Комсомольская искра». Здесь же, в Одессе, вышла его первая книжка — «Морской отпуск» (1971), в которую вошли лирическая повесть и рассказы. На Дальнем Востоке, продолжая свою литературную деятельность, Б. Мисюк по-прежнему остается верен морской тематике. Его герои — рыбаки и моряки, влюбленные в море, в рыбацкий труд. Об этом его книги «Океанские вахты» (1976) и «Час отплытия» (1980, серия «Молодая проза Дальнего Востока»). В повестях «Крещенный огнем» (1986), «День больших открытий» (1984), «Не надо нас спасать» (1987) морская тема тесно переплелась с не менее близкой автору — темой детства. Писатель показывает как в море, в труде мужают характеры его героев — вчерашних школьников, определяются их жизненные цели и нравственные ценности. Повести эти во многом автобиографичны.

Б. Мисюк является также автором многих очерков и публицистических статей о рыбацких проблемах — в газетах и на радио.

Он член Союза писателей с 1980 г. Живет во Владивостоке.

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

                                                                     Борис МИСЮК

                   С ЛЮБОВНИЦЕЙ – ЗА ВКС*

Первый раз в Шанхай я попал в середине 90-х по приглашению бывшего однокашника Ченя. И там же встретился с Яшей, ещё одним однокашником. Вообще-то он Ли Яоши, но как он мог с таким именем не стать у нас Яшей?! Мы не виделись 36 лет, но узнали друг друга мгновенно. Конечно, Яша возмужал, но остался таким же проволочно-черноволосым и востроглазым, спортивно-подтянутым, каким был в студенчестве. Мы с Ченем ехали к нему через весь гигантский мегаполис часа два, на трёх видах транспорта – троллейбусе, автобусе и катере. Гостеприимная жена Яши, добрая пожилая, два взрослых сына-красавца – вся семья собралась за столом. Лето, жара на улице, но в доме мерно шумит большущий крылатый вентилятор (считается, зажиточная семья), обдувает нас, и мы комфортно застольничаем – пьём, едим, говорим по-китайски и по-русски, переводим с одного на другой и обратно. Потом Яша провожает нас далеко и долго и просит меня сделать ему вызов во Владивосток. Чень пошёл за билетами на катер, а Яша, стесняясь и слегка краснея (на темно-жёлтой коже это выглядит, как восход на загрунтованном холсте), просит вызов сделать для двоих – ему и его подружке Юй Сяоли. Вспомнив, что в годы учёбы в Одессе мы всегда просили их делать перевод имён, он доверительно шепчет:

- Юй – это рыбка, а Сяоли – маленькая красавица!..

И я тоже вспоминаю, как долго мы уговаривали наших китайцев сделать кощунственный перевод имени кормчего. Мао оказался Кошкой, а Цзэдун – вообще хрен знает что: ломать крышу. Но мы прекрасно справились с этим: «Кошка выламывается на крыше. То есть его зовут Март

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

Борис МИСЮК

Лежачего  НЕ  бьют

Так было в далёкие и ведь далеко не святые времена – мы никогда не били того, кто уже повержен. В любой драке, даже в самой кровавой. О да, это было первейшим, святым правилом у нас: лежачего не бьют!!!

Но вот пришли они, пресловутые иные времена, государство отказалось от забот, от патроната, считай, предало народ. Сам воздух времени стал другим, и круто изменились нравы. Настолько круто, что золотые слова человечность, доброта, благородство и даже такие простые и привычные, обиходные слова как спасибо, здравствуйте, извините, пожалуйста, позвольте исчезли из употребления...

Классик-маринист Виктор Конецкий писал в «Литературке» 1990 года: ...Мне чудится вполне возможной гражданская война... Ненависть извне переместилась внутрь нашей страны. Для меня каждый раз выйти из дома – тяжелейшая травма. После этого я писать уже не могу. Выходя на улицы своего любимого Ленинграда, попадаешь в океан ненависти... Зайдите в магазин, в трамвай, в общественную уборную, если найдёте её, - на фоне этой ненависти друг к другу особенно нелепо звучит слово «товарищ».

И у нас, на Дальнем, в те годы ничуть было не лучше. Действительно, думалось, какие времена настали: скоро рычание, кажется, услышишь... Если не ошибаюсь, у Рея Брэдбери есть рассказ, иллюстрирующий анти-дарвинизм: не мы произошли от обезьян, а они от нас. Экипаж звездолёта какого-то далёкого будущего в бесконечно долгом полёте постепенно звереет, теряя человеческий облик и язык, переходит на рычание...

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

О-в Атласова из космоса. 1992


 
                                          Борис МИСЮК
               LOVE STORY

У ней такая маленькая грудь,
А губы, губы алые как маки.
Уходит капитан в далёкий путь,
Целует девушку из Нагасаки...

    Песня на стихи В. Инбер



Великий океан, Курильская гряда. Весна, апрель. Шторм. А ветруган с юга, тёплый. Острова пены на сизых, голубиного цвета волнах. Мой МТР, малый транспортный рефрижератор, лунатик «Селенит» под берегом Итурупа валяется в дрейфе, лагом к волне.

Трепыхаются тросы-оттяжки грузовых стрел, и блоки-полиспасты скрипят чаячьими голосами. А чайки молча жмутся к поверхности: ветер дай Бог, только взмоет одна, её как бумажку швыряет в сторону берега. Сутки штормит, надоело качаться, сейчас носом развернулись к волне, двигателем подрабатываем. Капитан, матёрый морской волчара, заверяет: суда этого типа – самые остойчивые.

Я в командировке. От радиостанции «Тихий океан», вещающей для моряков и рыбаков Дальнего Востока «от Арктики до Антарктики». Меж Итурупом и Урупом – пролив Фриза, утром поутихло, и мы входим через него в Охотское море. Нас встречает сильнейший сквозняк, резко кренит. Двухсотметровые обрывы тёмно-бурого цвета с прозеленью и снежными языками, прожилками в многочисленных трещинах и распадках – будто изрублены топором, беспорядочно, в гневе. Курилы! Огромные куски-скалы в седой разрушительно-созидательной древности отскакивали и ухали в воду – подводный цветной телевизор (японская техника) рисует страшные, острые пики под килем, на стометровой глубине. А сверху, с обрыва на брюхе сползают тучи-облака, грязно-серые, плотные, лохматые.

Наш курс – норд-ост, на западное побережье Камчатки, в минтаевую экспедицию. Но вместо того чтобы взять ближе к норду, спрямить путь, капитан жмётся к осту. И вот поутру прямо по курсу вырисовывается курящая, как обычно (Курилы же), вершина вулкана Алаид (по-японски Оякоба). Это самый северный остров Большой гряды Курил, остров Атласова. Евгений Епифанович, капитан, мужик за пятьдесят, фигурой натуральный бугай, но с головой и ликом академика Святослава Фёдорова, внезапно светлеет лицом и эдак мечтательно выдаёт, обратившись ко мне:
- Остров Атласова, дорогой человек... Площадь 150 квадратных камэ. Красивый остров. Почти правильная круглая форма, диаметр около семи с половиной миль. Нынче необитаем, а раньше... раньше был на нём населённый пункт Атласово и погранзастава Девятка...
Подходим ближе и неожиданно отдаём якорь. А в лоции, между тем, ясно сказано: «Удобных мест для якорных стоянок нет». Ну да, грунт тут суровый, остров сложён вулканическими горными породами.

Звезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активнаЗвезда не активна

                                                                                         Борис МИСЮК

                          КАРАЮЩИЙ МЕЧ

Прошлый век, середина 60-х. Два года отплавав после мореходки, поступил я в Литературный институт, «рассадник» вольности святой, крепко задружил с выпускником этого института, украинским поэтом Павлом Наниевым, отсидевшим двенадцать лет за стихи, ну и вот такой разговор завёл с батей своим, бывшим чекистом:

- Твоё подлое Кэгэбэ... – (Не твой, то есть комитет, а твоё!) – сколько судеб поломало!..

- Подлое?! – взвился батя на дыбы. – Это Карающий Меч Партии!!!

Больше полувека прошло, а вижу как сейчас: первые два слова «Карающий Меч» прозвучали крещендо, грозно, но в пол, а главное слово «Партии» улетело в потолок, притом будто мяч, по футбольному посланный головой.

Мне, воспитанному стерильной советской школой, бывший политзэк Наниев так широко раскрыл глаза, что я воочию увидел не только просторы родины чудесной, но и архипелаги лагерей на них со всеми их СИЗО, ШИЗО и БУРами, услышал стоны и хрипы несчастных в застенках, будто ожили пыточные приказы царские. Павел Иванович читал мне стихи дотоле неведомого Петра Котельникова: Любопытных слишком много От «лукавого»  и Бога... Царь издал  такой указ: «Всем крамольных слов не слушать – Отвернуть  мирские души!..» Тайных дел  основан  был приказ. Дни и ночи в  нём пытают И признанья выбивают Пилами, щипцами и кнутом. У дьяков и у подьячих Много способов горячих – Будут долго помнить их потом... Чтобы не слышны были душераздирающие вопли и стоны истязуемых, палачи Гулага включали на всю катушку радио, откуда неслось: На просторах родины чудесной, Закаляясь в битвах и труде, мы сложили радостную песню О великом друге и вожде!.. А родина-то и в самом деле у нас замечательная и самая просторная в мире, и песни о ней вырывались из застенков на волю, окрылялись и летели в небо – над морем, над лесами и полями. Наперекор деспотичной партии и её карающему мечу...