КРИМИНСКАЯ Зоя. Рассказы

Я установила этюдник возле живописного прудика, огляделась, порадовалась тишине и безмолвию вокруг. Был пасмурный день конца августа, никто не купался, не скатывался с металлической горки в воду, не оглашал воздух радостными криками, не собирался мне мешать.

Выдавив краски на палитру, я взяла кисть и провела по картону первую линию.

Появились двое. Мальчик и девочка. Встали за моей спиной и задышали, задышали.

Когда они подошли так близко, что невозможно стало отвести руку с кистью, я обернулась и прямо посмотрела на них. Лет семи – восьми, не больше. Мальчишка весь в вихрах, девочка стриженная.

–Мешаете – строго сказала я. – Держитесь подальше.

Дети сделали вид, что им неинтересно, скорчили равнодушные мордочки, и стали кидать камни в воду прямо передо мной. Я терпела, хотя круги на воде мне мешали. Пошептавшись, дети исчезли, но не надолго. Через пятнадцать минут вернулись, залезли на детскую вышку рядом со мной, стали грызть принесенные семечки, плеваться шелухой и обсыпать ею меня и мое творение.

– Не плюйтесь.

Я скинула шелуху с волос, недовольно посмотрела на них.

Они слезли и удалились, как оказалось, за подкреплением. Вернулись вчетвером.

К этому времени измазанная мною картонка стала напоминать пейзаж. Приведенные товарищи, два мальчика, громко одобрили его, и теперь четверо стояли за моей спиной и наблюдали, как я вожу кистью. Дышали доброжелательно, подбадривающе дышали.

Так прошло полчаса.

Кого-то из них позвали обедать, но мальчик решительно отказался от еды, дышать за моей спиной было важнее. Через час я, утомленная своей неожиданной популярностью, решила сворачивать деятельность.

Стали собирать кисточки, укладывать их. Но этюдник закрыть мне не удалось.

Только я взяла в руки картон с пейзажем, как услышала за спиной горестный вопль:

– Ой подождите! Не убирайте, всего минуточку, а то мой брат не увидит вашу картину.

Я вздохнула, поставив картину на этюдник. Подождали брата.

Подошла женщина с младенцем на руках.

–Вот он мой брат! – закричал вихрастый поклонник живописи мне и обернулся к брату:

– Смотри, какая красивая картина.

Младенец пускал пузыри и таращил глаза. Видимо, одобрял.

Информация о материале

Родительская категория: СТИХИ И ПРОЗА

Категория: КРИМИНСКАЯ Зоя. Рассказы

Просмотров: 1246

Он медленно переходил улицу. В темных очках, с палочкой в руке.

Совсем не походил на слепого, и одет был опрятно, чистенько одет.

Вообще не походил на слепого. Если бы я точно не знала, что он ничего не видит, то подумала бы, что просто уставший человек, безмерно уставший человек, вот и движется как во сне.

– Марина, посмотри, вон отец твой идет,– сказала я дочери.

Дочь посмотрела в окно совершенно равнодушно.

– Папа мой отец, – ответила она.

Папой она называла отчима, моего второго мужа.

Оно, конечно, все так, кто вырастил, кого любишь, тот и отец, но все же, все же мне почему-то стало обидно за Степана.

В конце концов, внешностью она пошла в него, в слепого, и статью, и глазами светлыми, со странным фиолетовым отливом, и волосами густыми, темными, все взяла от него, своего родного отца, красивая получилась.

Степан пересек улицу, и тихо постукивая палкой по тротуару, скрылся за поворотом, а я стояла в раздумье, упрекнуть мне дочь за равнодушие к калеке, или нет, и решилась осторожно высказаться, не прямо так, а вскользь напомнить, например, о Люсе, его второй дочери, Марининой единокровной сестре, о том, что она, Маринка, могла бы быть на ее, Люсином месте, если бы не я, не моя твердость и решительность.

Побойся я тогда людского осуждения, или прояви жалость к Степану, разве у нее, у Марины была бы такая жизнь, как сейчас?

Но пока я подбирала слова, а потом повернулась, то Маринки уже и след простыл, и разговаривать было не с кем.

Я стояла возле плиты, жарила блины и думала одновременно о себе, и о дочери и о скрывшемся за поворотом бывшем муже.

Конечно, мне понятно было, близко очень, в кого Маринка такая: беспечно отрезает то в своей жизни, что может грозить ей проблемами, и стремится оставить возле себя только привычное, знакомое, ничем ей не грозящее. Она далеко не подвижник и родилась не для того, чтобы повесить вериги себе на шею и нести их, и я тоже родилась не для этого.

Он, Степан, знал, мимо чьих окон проходит, хотя дома не видел в своем черном тумане, дом построили много лет после того, как он ослеп, но все равно, какой-то образ нашей пятиэтажки, где живет его бывшая жена и дочь, у него должен быть. И дочь, между прочим не бывшая, а носящая его фамилию девочка, и он напрягался, наверное в душе, может быть, хотел, нет не увидеть, видеть-то как раз он не мог, а просто как-то пообщаться с дочерью, со своей кровинкой.

Все эти мысли раздражали меня, вызывали неприятное чувство, как будто между лопатками кто-то водит наждачной бумагой.

Я даже поежилась, повела плечами, и разозлилась на Степана за его появление около нашего дома, и мне совершенно непонятно было, куда и зачем он потащился с утра в субботу мимо наших окон.

Он всплыл на моем горизонте впервые за много лет. Знать, как он живет, я знала, не велик наш город, но вот встречаться не стремилась.

Я в свое время вычеркнула его из своей жизни не для того, чтобы вспоминать о нем.

Да и прожили мы всего ничего, чуть больше двух лет, и когда мы расставались, эти два года еще можно было считать за какой-то значительный отрезок времени, а сейчас, когда я замужем за Валерой одиннадцать лет, непродолжительное мое замужество и значения никакого не имеет, и все произошедшее так далеко, что невольно задаешься себе вопрос, а со мной ли это было? Только существование Маринки дает однозначный ответ: да, со мной.

В ту пору, четырнадцать лет назад свекровь меня возненавидела, считала, что я вышла замуж за зрячего, здорового, изображала любовь, вешалась на него, а когда он калекой стал, выкинула за порог, как собаку, за ненадобностью.

Да, за ненадобностью, да выкинула, и не ей судить меня, она-то всю жизнь прожила со зрячим, непьющим, работящим мужиком, имела достаток в доме, а я должна была в нищете и в горе жизнь прожить?

Им он был сын, и они должны были его принять обратно и приняли, а я не готова была к таким испытаниям судьбы, я вышла замуж, ища опоры и поддержки в жизни, хотела уйти из своей семьи, от отца с матерью, которые к тому времени мне надоели порядком.

Я вышла замуж, стала жить своей семьей, дочку родила, и все было, как я хотела, а тут вдруг муж ослеп из-за дурацкого несчастного случая.

И ожогов-то никаких на лице не осталось, а зрение он потерял на все сто процентов.

Не готова была я нести такой груз: маленького ребенка и слепого мужа.

Я счастья хотела, и было мне всего двадцать лет. И через месяц я сказала: уходи, я буду жить без тебя.

И он не возражал, не обиделся, не удивился. Я поняла, что он готовился к этому, как только ослеп. Наверное, еще лежал в больнице, и думал, как мы разойдемся.

Я собрала его вещи, приехал свекор на такси, взял чемодан, и они ушли из нашего жилища, вернулся он к родителям, а я осталась с полуторагодовалой Маринкой одна.

И никак нельзя было считать, что я вернулась в то же состояние, в котором была до замужества и что свалившаяся на Степана беда никак не отразилась на мне:

мужа я отринула от себя, но дочь осталась со мной, ее мне предстояло тащить одной неизвестно, сколько лет, пока кто-то не подвернется.

Свекровь хотела с внучкой общаться, но я не одобряла: и старалась отвадить: то якобы забуду, что дед с бабкой придут, и опоздаю, а они ждут перед запертой дверью, то сразу откажу. Я жила в бараке недалеко от завода, в двухкомнатном отдельном отсеке, где раньше жила вся наша семья, а когда я вышла замуж, то отец с матерью и братом получили квартиру и ушли, а мы остались, сначала втроем, а теперь вот вдвоем.

Все было рядом, ясли, работа, и я справлялась и ни в чьей помощи не нуждалась: ни своей матери, ни тем более свекрови.

Степан после развода женился быстро, очень быстро, я и оглянуться не успела, а он уже сошелся с одной молодой, страшненькой такой, ну да слепой не видит.

Она тоже слепая была, и попрекать его убожеством не могла.

Слепые часто так делают, женятся друг на дружке и ребенка заводят: не детей, а одного стараются, много-то не прокормить, какая у них пенсия, слезы, и заработки нищенские, но одного ребенка заводят, чтобы зрячий в семье был, родители, которые их опекают, не вечные.

А уж каково ребенку с рождения в няньках ходить, это их, Степана и жену его новую не обеспокоило: родили и все, а я тем временем свекру со свекровью тихонько дала полный от ворот поворот, без скандала. К тому времени они уже понимали, что я не желаю их видеть, и тем более дочку к ним отпускать, чтобы она там к слепому отцу привыкала. И когда вторая внучка у них появилась, я им прямо сказала: у вас теперь есть о ком позаботиться, и за Степаном есть кому ухаживать в будущем, а Маринку вы оставьте в покое, она маленькая, ничего не помнит, отца не любит, и незачем ей это.

Конечно, они со своей стороны думали, что я злобная стерва, но мне было наплевать, слава богу, что они обо мне думают, когда родней были, я очень-то беспокоилась, а уж сейчас и подавно.

Мои мать с отцом меня, дочь свою, не очень жаловали, сыночек у них любимый был, но Маринку полюбили, всей душой полюбили, и когда я второй раз замуж вышла и родила Леночку, они к ней равнодушны остались, у них на уме только Маринка была: без отца, несчастная девочка с отчимом и такой матерью. Мать я хорошая, дети у меня ухожены, накормлены, но вот ласковой меня не назовешь, я не из тех, кто каждую минуту деток облизывает, вот деду с бабкой и казалось, что я плохая, суровая мать. Баловали они внучку, которая без родного отца росла, сладостями задаривали, обновки покупали. Я не возражала, какая-никакая, а материальная помощь.

С Валерой я после того, как познакомилась, быстро сошлась, он очень трогательно ухаживал, к Маринке хорошо относился, и когда я забеременела, мы расписались.

А к тому времени Надька, вторая жена Степана, уже родила Люську, и она получилась на год старше Лены, и ее рождение и сам факт ее существования напоминал мне, когда я ее встречала, что Степан, слепой утешился и нашел себе пару быстрее, чем я, зрячая. Ну да ведь у меня был маленький ребенок на руках. И не каждый, как Валера мог полюбить чужую девочку как свою собственную. А Валера смог.

Первый раз я увидела Люсю спустя пять лет после ее рождения, когда водила Лену на танцевальные занятия в наш дом культуры, куда привели и Люсю.

Каждый раз я исподтишка вглядывалась в черты этой девочки, пока она снимала пальтишко, и мне было страшно: она походила на мою Маринку, родство было видно издалека.

Странное чувство моей собственной причастности к рождению этого ребенка не покидало меня: не откажись я тогда жить со Степаном, он не женился бы на Надежде, и как ни крути, Люська именно мне обязана своим появлением на свет.

Наблюдая за ней, я видела, что она отличается от других детей.

После занятий, возбужденные дети выбегали толпой, и одевались и громко рассказывали, что и как было на занятиях, толкались друг с другом, громко смеялись, а она выходила молча, ступала бесшумно, дед, новый тесть Степана гладил ее по голове, и они тихо и быстро уходили.

Девочка шла, опустив глаза, о чем-то напряженно думая, а я глядела ей вслед и представляла, что предстоит ей в будущем, когда ей придется взвалить на себя заботу о слепых родителях, и удастся ли ей выйти замуж, или она с рождения обречена на незавидную роль сиделку и кормилицы возле двух калек.

Еще я думала о том, что девочка эта будет нести груз, который отказалась нести я, и именно благодаря моему отказу у нее есть этот бесценный дар, ее собственная жизнь, и без такого назначения, которое ей предстояло в жизни, ее вообще бы не было и как она чувствует сейчас, и будет чувствовать потом, стоило ей появляться на свет для такой доли, или все лучше было бы ее слепым родителям вообще не иметь детей?

Никаких угрызений совести за ее судьбу я не испытывала, это они, Степан со своей второй половиной, должны были испытывать муки совести, они ее родили для такой доли, но возможно, у них, слепых, совсем другая расценка ценностей: и для них каждый зрячий уже счастливец, потому что видит, видит этот мир, солнце, отражающееся от белого снега, зимой, солнце, играющее в листве деревьев летом, и может быть, если со своей точки зрения они считают ее счастливой, то и она будет чувствовать себя такой же.

Я знаю точно, что это не так, не может быть так:

Она будет выходить в большой мир, где у детей нормальные, здоровые родители, где дети защищены и ухожены и где счастья не расценивается только по одному параметру, видишь ты или нет.

И я еще и еще раз радовалась тому, что Маринка избежит этой участи, и у нее есть папа и мама, и за свое будущее она может быть спокойна.

Я радовалась, убеждала себя, что много лет назад поступила правильно, досадовала, что увидела Степана утром, а блины у меня подгорали, один, второй, третий, …

Информация о материале

Родительская категория: СТИХИ И ПРОЗА

Категория: КРИМИНСКАЯ Зоя. Рассказы

Просмотров: 1170